Мелодия на два голоса [сборник] - Анатолий Афанасьев

— Вы не обижайтесь! — сказала она.

Сергей обрадовался и решил, что можно перейти на "ты".

— Что же все-таки у тебя случилось?

— Что случилось, теперь не поправишь!

— Непоправимых положений не бывает,

— У меня бывают.

— И все же, — гнул свою линию Сергей. — Какое же это непоправимое горе? Хотелось бы знать.

Он допытывался, потому что не мог сразу найти тему для разговора, и жутко боялся, что девушка сейчас уйдет. Это были сети, спустившиеся на него с небес. Ее зеленоватые глаза разом его скрутили по ногам и рукам. В отдалении маячил Кочмарев и делал ему красноречивые знаки. Кочмарев томился, не угадывая намерений друга.

— У меня деньги украли в магазине, — сказала девушка. — Сто рублей. Главное, не мои деньги. Подруга прислала из Курска, чтобы я купила ей кофту. А их у меня украли. Да так ловко. Вот, видите, сумочка, она была застегнута. В ней кошелек. Я ее все время так плотно держала. И вдруг кто-то меня толкнул очень больно, я чуть не упала. Народу полно, не поймешь, кто и толкнул. Я рот открыла, озираюсь. Наверное, тогда и вытащили кошелек. А сумочка-то как была, так и осталась застегнута на молнию. Видите? Вот как умеют!

— Из-за денег вы убиваетесь? — Сергей изобразил удивление. — Из-за стольника?

Он знал цену деньгам, знал, как они достаются честному человеку, но чтобы из-за этих бумажек сходить с ума и рыдать у всех на виду, такого он не одобрял. Вернее, не допускал мысли, что из-за денег может распускать слюни уважающий себя человек, хотя бы и женщина. Девушка верно истолковала его гримасу. Она смутилась.

— Я очень впечатлительная. Могу из-за ничего реветь, без всяких денег. И в кино реву. Я плакса. Наревусь, а потом сама не отвечу — почему. И так даже стыдно бывает, но ведь характер не переделаешь.

— Хочешь, одолжу тебе сто рублей? На неопределенный срок.

— Вы?

— Ну а кто же.

— Да что вы? — теперь наступила ее очередь удивляться. — Вы даже не знаете, как меня зовут.

— Людям надо доверять! — строго заметил Сергей. — И потом — сто рублей не деньги.

— А сколько же деньги?

— Миллион! — ответил Сергей с достоинством, с таким намеком, что для него лично и это не бог весть какая сумма. Тут они познакомились, и Сергей подозвал вконец заскучавшего Кочмарева. Представил он его красиво:

— Студент второго курса Вениамин Кочмарев. Гордость отечественной науки. Профессора на него молятся. Мой ученик.

Нина, протягивая ладошку для знакомства, взглянула на Веньку с интересом, показавшимся Сергею чрезмерным. Он сразу гулко взревновал.

— Вообще-то у него одна нога короче другой, — внес поправку в характеристику друга. — И он на учете в психиатричке.

Венька застенчиво улыбался. Ему Нина тоже приглянулась. Это была такая девушка, которая издали не бросалась в глаза, но стоило с ней заговорить, утонуть на мгновение в ее зеленоватых очах — и пиши пропало. Эти создания много мук приносят легковерным мужчинам. Такие девушки только с виду беспомощные.

— Вот что, Венька, — сказал Сергей. — Нам с Ниной надо заехать ко мне, уладить одно маленькое дельце. А ты погуляй пока. Вечером созвонимся.

— Я к тебе не поеду! — испугалась Нина.

— Поедет, — сказал Сергей. — Ей деваться некуда. У нее безвыходное положение. Или ко мне, или в тюрьму.

Венька хлопал ушами, ничего не понимая. Приятель только уразумел, что его грубо отшивают, и постепенно начал обижаться.

— Ладно, — сказал он. — Я тогда еще, пожалуй, по пивку вдарю!

— Вдарь, вдарь, но смотри не переборщи, — Сергей обернулся к Нине и добавил со злорадной улыбкой: — Сколько раз ему предлагали лечиться, а он ни в какую. Уперся, как баран.

— Чем вы больны, Вениамин? — участливо спросила Нина.

— Алкоголизмом! — трагически ответил за друга Сергей.

Возле его дома девушка заартачилась, ни за что не хотела войти в подъезд, словно подозревала в злодействе. Сказала, что подождет на лавочке, и показала, на какой. Сергей не мог оставить ее здесь не потому, что так уж жаждал привести ее домой, а потому, что не мог избавиться от назойливого ощущения, что стоит ему выпустить Нину из поля зрения, и она исчезнет навеки. Птахой сизокрылой взовьется в бездонное небо. Страх потери — грозный провозвестник любви — впервые витал над Сергеем, а он пытался с усмешкой думать, что попросту задурил, что блажь на него напала, которая растает без следа в самом ближайшем времени, может быть, через час или два. Но пока эта блажь владела им, он тащил Нину за руку, злясь, кричал на нее:

— Да что, в самом деле, съедят тебя там, что ли?! Отец и мать дома, поняла? Ты что — дикая совсем? Не буду я тебя насиловать, не буду! И пальцем не прикоснусь. Я же порядочный, разве не видно. У меня пятый разряд… — он нес всякую чепуху вроде этой, тянул девушку за собой, с трудом справляясь с желанием погрузиться лицом в ее медные волосы. Из Нининой руки в его руку переливались электрические разряды. Нина упиралась, но шла. Так, гуськом, раскрасневшиеся, растрепанные, они и поднялись на третий этаж. Она в первый раз подчинилась своему будущему мужу против собственного желания и, может быть, напрасно это так быстро сделала. Не обещанные в долг сто рублей надломили ее волю. О нет! Впоследствии Сергей Сергеевич много раз убеждался, что деньги не занимали в ее жизни большого места.

Отворил отец. Сергей Владимирович как-то внезапно, за год какой-нибудь, постарел, из сильного, цветущего мужчины с бесшабашным нравом превратился в седенького, благообразного старичка с пульсирующей в нервном тике щекой. Отец собирался на пенсию. Ему уже намекали, что пора. Да он и сам сознавал, что не отрабатывает той солидной зарплаты, которую ему по инерции платили. На заводе с товарищами он сверх меры балагурил, привадился к каким-то ерническим, несвойственным ему ужимкам, а дома становился тих и сосредоточен. Он издалека чуял, как к нему подкрадывается старуха с косой. Заодно с ним к отдаленным, скрипучим и неторопливым шажкам прислушивались мать и сын. Дочь, выйдя замуж, уехала с мужем в Куйбышев, и в ее редких письмах сквозь строчки тоже сквозило грустное прощание с отцом. Будущее их семьи сковало серое предчувствие неминучей беды, поэтому смех и веселье были здесь редкими гостями. Разве так они жили прежде? Отец бывал буен, бывал чудовищно несправедлив, зато сколько радостных затей приносили вечера, когда он был в добром здравии и хорошем расположении духа.

Разглядев за спиной сына незнакомую девушку, Сергей Владимирович неловко отступил, попятился, чуть не обвалив вешалку. Сергей поморщился от этой, ставшей привычной, нелепой суетливости отца. Он даже не стал знакомить с ним Нину, за руку отвел в свою комнату. Там усадил на кушетку, бросил перед ней какие-то журналы, включил магнитофон с пленкой Высоцкого и попросил немного подождать.

Он пошел на кухню, где застал родителей в чрезвычайном возбуждении. Сергей не имел обыкновения приглашать своих подруг домой. Он мог не прийти ночевать, это бывало, но возвращался всегда один. А тут — на тебе, среди бела дня с девушкой! Поневоле разволнуешься. Родители подступили к нему с расспросами, перебивали друг друга, и было такое впечатление, что они откуда-то прибежали и запыхались. Тоже ведь — раньше отец себе такой горячечной словоохотливости не позволял. Сергей, разозлясь, пренебрежительно отмахнулся от обоих:

— Никто она мне, понятно? Не невеста и никто! И точка. Понятно?! Ишь как распалились.

Только много лет спустя, мучимый совестью, Сергей осознал, как одиноки были престарелые родители, как его слепо любили и как мало в их жизни оставалось такого, что могло вселить незамысловатые, новые надежды. Он спохватился поздно, когда родители были там, куда не доходят стоны земного раскаяния…

— Дай сто рублей, мама! — скорее потребовал, чем попросил Сергей. Он считал, что имеет право требовать, потому что зарабатывал столько же, сколько отец, и исправно отдавал матери все до копейки, оставляя себе разве что на пиво да на курево. Ну еще ежедневно брал по рублю на обед.

Мать изумилась:

— Это для ней?

— Для ней, для ней! — передразнил сын. — Я что у тебя, каждый день прошу? Раз прошу, значит, надо.

— Но ведь большие деньги, Сережа. Мы же хотели стенку покупать. Она, поди, с доставкой тыщи полторы станет. И костюм тебе новый нужен.

— Дай мне сто рублей! — повысил голос Сергей.

Отец удрученно молчал. Он теперь предпочитал не вступать в семейные разногласия, чтобы не убеждаться лишний раз, как вместе со здоровьем уходит из его рук власть в доме. Раньше каждое слово Сергея Владимировича воспринималось безоговорочно, теперь его мнением часто пренебрегали, хотя и выслушивали с обидной гримасой скуки. Отец быстро с этим смирился, умом понимая неизбежность происходящего, но иногда в груди его поднималась волна былого, горячего, туманящего глаза гнева, и он в бессильной ярости сжимал ослабевшие кулаки. Он уходил во двор и подсаживался к доминошникам. Стучал костяшками что есть мочи, надсадно приговаривая: "Эхма! Эхма!" — пока не отпускало.